О чем разговоры запросто
Разговоры запросто
«Разговоры запросто» [1] или «Домашние беседы» [2] (лат. Colloquia familiaria ) — сборник дидактических и сатирических диалогов Эразма Роттердамского, написанных с конца 1490-х годов и впервые изданный в 1518 без его ведома по записям учеников. Первое авторизованное издание под названием «Формулы для обыденных разговоров» вышло в 1519 (новое название книга получила в 1524), при каждом последующем издании до 1533 года книга пополнялась новыми диалогами.
Содержание
Цитаты [ править ]
— Что такое школьник без пера и чернил?
— То же, что воин без меча и щита. — возможно, неоригинально
Адольф. Моряки пели «Царицу небесную» и умоляли Приснодеву о помощи, называя её Звездою над морем, Владычицею небес, Госпожою мира, Вратами спасения и многими иными льстивыми именами, которых Святое писание нигде к Богородице не прилагает.
Антоний. Но что общего у Богородицы Приснодевы с морем? Она, я думаю, никогда и на корабль-то не всходила!
Адольф. В древности о моряках заботилась Венера: верили, будто она родилась из моря. А когда её заботам настал конец, Девственная матерь заняла место матери, но не девы. Одни давали щедрые обещания древу Креста, что хранится в таком-то месте, другие — что в таком-то. То же самое — и Марии Деве, что правит в различных местах: многие считают обет недействительным, если не указано место.
Антоний. А что произошло с доминиканцем?
Адольф. Он воззвал к помощи святых, потом разделся догола и — в воду.
Антоний. Кого из святых он призывал?
Адольф. Доминика, Фому, Винцентия и какого-то Петра, но в первую очередь поручал себя Катерине Сиенской.
Антоний. Христос ему на память не пришёл? Он бы вернее выплыл, если бы хоть капюшон на себе оставил; а без капюшона — как могла его признать Катерина Сиенская?
— Вражде стоит только вспыхнуть, и дружба восстанавливается с большим трудом, а после жестоких перебранок — и подавно. Если что скрепляешь клеем, а после сразу встряхнешь, то склеенные части легко разваливаются, но если клей успеет засохнуть и они пристынут одна к другой, нет ничего прочнее.
— Людовик, одиннадцатый среди французских королей, носивших это имя, междоусобными распрями был изгнан из отечества и жил в Бургундии. Охотничьи забавы свели его с неким Кононом, человеком грубым, но искренним и бесхитростным; монархи находят удовольствие в общении с людьми такого рода. Людовик много раз останавливался у него после охоты, и так как высоким государям нередко доставляет радость простота, очень любил поесть у него репы. Вскоре Людовик возвратился во Францию, а потом и вступил на престол. Жена уговаривала Конона, чтобы он напомнил королю о прежнем гостеприимстве. «Послушайся меня, — твердила жена, — выбери несколько репок, самых крупных, да отнеси ему в подарок». Конон упирался, говорил, что незачем терять попусту время, — государи, дескать, таких услуг не помнят, — и всё-таки жена поставила на своем. Конон выбирает несколько реп покрупнее и снаряжается в путь. Но дорогою, не выдержав соблазна, он слопал все сам, кроме одной, на редкость громадной репы.
Конон проник в залу, которою должен был проходить король, и Людовик тотчас его узнал и окликнул. Конон с великою радостью поднес свой подарок; король с ещё большею радостью принял и передал кому-то из приближенных с наказом положить среди самых дорогих ему вещей, а Конона пригласил позавтракать. После завтрака король поблагодарил гостя и, узнав, что Конон хочет без промедлений вернуться к себе в деревню, велел отсчитать ему за репу тысячу золотых.
Молва об этом, как и следовало ожидать, облетела весь двор, и кто-то из придворных подарил Людовику красивого коня. Король сразу сообразил, что причиною этому его щедрость с Кононом и что на уме у дарителя только нажива. С ещё большей, чем прежде, радостью в лице принимает он подарок и, созвавши первых вельмож, совещается с ними, чем отплатить за такого прекрасного и дорогого коня. Словно речь шла о важном деле, король выслушивал совет за советом, и корыстолюбец долго ласкал себя напрасной надеждою. Вдруг король восклицает: «Уже знаю, чем его отдарить!» — и шепчет на ухо одному из самых знатных своих приближённых, чтобы тот принёс вещь, которую найдёт в спальне, в таком-то месте, да не забыл бы наперед как следует обернуть её в шёлк. Приносят репу, и король собственными руками подает её, — старательно завернутую, — придворному, промолвив: «По-моему, недурная награда за коня эта драгоценность, стоившая мне тысячу золотых». Придворный удалился и, когда снял обёртку, нашёл вместо клада не угли, как в поговорке, а репу, да к тому ж вялую.
Филипн. А мы обычно засиживаемся до глубокой ночи за угощением, за игрою да за шутками, и этот убыток возмещаем утренним сном.
Нефалий. Никогда не видывал более отчаянного мота, чем ты.
Филипн. Мне это кажется скорее бережливостью, чем мотовством. Ведь я той порою и свечей не жгу, и одежду не снашиваю.
Нефалий. Бережливость наоборот: хранить стекло, теряя дорогие камни.
В поисках прихода [ править ]
Памфаг. Кто взял жену, счастлив один месяц; кому достался богатый приход, наслаждается и радуется всю жизнь.
Коклит. Но одиночество печально! Даже Адаму в раю было бы не сладко, если б господь не соединил его с Евою.
Памфаг. Был бы приход побогаче, а Ева всегда найдётся.
Поклонник и девица [ править ]
Мария. Но как ты докажешь, что ты мертвец? Разве тени едят?
Памфил. Едят, да только вкуса не чувствуют.
Мария. … по-видимому, тот, кто любит, — самоубийца; и девицу он винит вопреки справедливости.
Памфил. Да не потому убивает девица, что она любима, а потому, что не любит взаимно! Ведь всякий, кто может спасти, но не спасает, — убийца.
Памфил. Прибавь хоть поцелуй.
Мария. Нет, я хочу отдать тебе свою невинность целой и нетронутой.
Памфил. Да что в ней убудет от поцелуя?
Мария. Тебе угодно, стало быть, чтобы я и другим поклонникам дарила поцелуи?
Памфил. Ни в коем случае! Всё моё храни для меня.
Мария. Для тебя и храню. Но есть и ещё причина, почему сейчас целовать тебя не отваживаюсь. Ты говоришь, что твоя душа почти вся переселилась в моё тело; в тебе осталась лишь крохотная частица. Я и боюсь, как бы этот остаток не ускользнул вместе с поцелуем в мою грудь, а ты не умер бы вполне и окончательно. Потому вот тебе моя рука — знак взаимной любви — и прощай
Πτωχοπλούσιοι [ править ]
Хозяин. Каков приход, таков и поп, и крышка — в точности по кастрюле.
Хозяин. … почему вы одеваетесь не так, как все прочие. Ведь ежели любого повода довольно, то пекарю надо бы одеваться иначе, чем рыбаку, сапожнику иначе, чем портному, аптекарю — чем виноторговцу, возчику — чем матросу. А вы, коли вы духовные, — почему одеты не так, как прочее духовенство?
Конрад. В старину мы, монахи, были не чем иным, как более чистою половиною мирян. Позже папа римский наградил нас почётными преимуществами, тогда и наша одежда приобрела особое достоинство, которого ныне не имеет ни мирское платье, ни одеяние священников.
Хозяин. Но откуда всё-таки это представление о приличии?
Конрад. Иногда из самой природы, иногда из наших обычаев и мнений.
Хозяин. А я полагаю, что в одежде всё зависит от нашей привычки и убеждений. Я бы слова не сказал, если бы у всех монахов наряд был одинаковый. Но кто смолчит, видя такую пестроту?
Конрад. Это зло породил обычай, который чего только с собою не приносит! Бенедикт не придумывал новой одежды — он со своими учениками одевался так же, как тогдашние простые миряне. И Франциск ничего нового не изобрёл: это платье принадлежало беднякам и крестьянам. Но потомки, кое-что прибавив, обратили разумное установление в предрассудок. Разве мы и теперь не видим, как иные старухи упорно цепляются за наряды своего века, которые отличны от нынешних нарядов сильнее, чем моё платье от твоего? Стало быть, глядя на мою одежду, ты глядишь на остатки минувшего века.
Хозяин. И никакой иной святости в ней, стало быть, нет?
Конрад. Совершенно никакой.
Хозяин. А кой-кто хвастается, что этот убор вам указан свыше, святою Девой Марией.
Конрад. Вздор, пустое.
Петроний. Что у него в гербе?
Габриэль. Три золотых слона на пурпурном поле.
Петроний. Кровожадный, надо полагать, человек.
Габриэль. Не так до крови жадный, как до вина. Красное вино прямо обожает.
Петроний. Значит, хобот ему нужен для питья. Ну, что ж, герб свидетельствует, что его хозяин — большой дурень, бездельник и винохлёб. Пурпур — цвет не крови, но вина, а золотой слон обозначает: «Сколько бы золота у меня ни появилось, всё пропью!»
Скаредный достаток [ править ]
Якоб. А немцам едва хватает часа на первый завтрак, ещё одного часа на второй, полутора часов на обед и двух — на ужин; и если доверху не нальют утробу добрым вином, не набьют вкусным мясом и рыбою, — бросают хозяина и бегут на войну.
Рецензии на книгу « Похвала глупости. Разговоры запросто » Эразм Роттердамский
Ещё раз повторю, что эта банальная идея иллюстратора (авторское виденье, в иной терминологии) вполне заслуживает быть реализованной в виде дешёвого издания за 121 руб. Тогда можно было бы даже сказать, что в книге всё гармонично. Жаль только старика Эразма.
Надеюсь, мои критические замечания окажутся полезными издательству, по-крайней мере, оно будет знать, что среди потенциальных покупателей есть старообрядцы вроде меня.
PS: Я видимо поотстал, а потому пропустил момент восстановления цензуры. Надо быть поосторожнее, а то случайно окажешься её пособником. Извините, если что не так.
В конце концов, пока цензура не изъяла и не уничтожила книгу, такое художественное прочтение 16-го века в веке 21-м пусть будет как явление, которому скорей всего ещё будет дано определение нашими потомками.
40 иллюстраций Михаила Гавричкова.
434 страницы.
Тираж 700.
Отпечатано в Латвии.
Я очень ценю творчество Михаила Гавричкова (у меня несколько книг Гофмана, иллюстрированных им и прекрасно изданных Вита Нова), но то, что я увидел выглядит просто вульгарно! Может быть, это подошло бы к Салтыкову-Щедрину? Нет, сомневаюсь, что Михаил Евграфович согласился бы на это.
Тем, кто интересуется этим произведением рекомендую обзавестись за 121 руб (моя скидка сложилась с акционной) изданием, указанным в ссылке. В нём нет иллюстраций, а потому вы будете свободны от чьих-то очень личных интерпретаций.
PS: Для Вита-Нова. Я допускаю, что, например, при иллюстрировании Илиады Гомера, современный иллюстратор, ради прикола, может посадить Шойгу на место Агамемнона, а также пристроит туда Митрополита всея Руси в качестве какого-нибудь капеллана. Мы, конечно, посмеёмся, а может даже поржём. Может даже эти люди не очень на это обидятся. Но это не для данной серии и данной цены, это для дешёвого ширпотреба в мягком переплёте.
PS: Я поместил две иллюстрации Фрица Айхенберга 1972 года к Похвале Глупости рядом с двумя иллюстрациями из этой книги. Интересно, какие иллюстрации проживут дольше? Вопрос, я думаю, риторический. Ввиду сильной временнОй локализации и персонализации (в виде намёков) иллюстраций Гавричкова, они умрут очень быстро. А иллюстрации Айхенберга, ввиду их временнОй независимости годятся для любой эпохи. Их бы оценили даже современники Эразма. Среди старинных можете взять иллюстрации Ганса Гольбейна (последние два изображения), которые вполне понятны сейчас. Лично мне более всех нравятся последние, как наиболее соответствующие тональности текста Эразма.
Дорогая и по настоящему ценная книга должна быть вне временных рамок. Если бы Михаил Гавричков воспользовался техникой, применённой им к сказкам Гофмана или к «Житейским воззрениям кота Мурра», и, абстрагировавшись от 2020 года, сосредоточился бы на Эразме, мы бы получили шедевр. Упущена потрясающая возможность!
Эразм Роттердамский: «Разговоры запросто».Беседа на радио «София» 11 июля 1997 года
Я уже говорил вам как-то, что в студенческие годы – не помню, когда именно это было, на рубеже 1960‑х или 1970‑х годов, – шел я через Кузнецкий мост, где в это время продавали с рук книги почти каждый вечер. И какой-то человек стоял с молитвословом в руках, пытаясь продать молитвослов. Кто-то из проходящих мимо заметил ему: «Ты пойди лучше в церковь, продай какой-нибудь старухе. Здесь он никому не нужен». Действительно, это была такая эпоха, когда люди читающие, люди, поглощающие книги сотнями, не проявляли никакого интереса к Священному Писанию, к духовной жизни, к Богу. Казалось, всё, что касается веры, – это удел старых и безграмотных людей, но не той интеллигенции, которая может прочитать и Тацита (его «Историю» или «Анналы»), и Данте, и других древних писателей – греческих, или римских, или восточных.
И думается мне, что три книги пробили брешь в этой «китайской стене», которая отделяла Бога, Евангелие и духовную жизнь от интеллигенции рубежа шестидесятых и семидесятых годов. Книги эти появились одновременно и произвели разное, но очень большое впечатление на всех (я имею в виду именно читающую интеллигенцию). Первой книгой был роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» – странный, во многом нелепый, иногда даже представляющийся теперь нам кощунственным, роман Мастера о Христе произвел огромное впечатление на людей. Он заставил людей задуматься и взять в руки Евангелие. Второй книгой, которая поставила какие-то очень важные духовные, именно духовные вопросы перед читателями той эпохи, была книга Германа Гессе – его роман «Игра в бисер». И, наконец, еще одна книга. Она у меня в руках. Это Эразм Роттердамский, «Разговоры запросто».
Вышла эта книга в 1969 году в издательстве «Художественная литература». «Художественная литература» тогда печатала книги очень большими тиражами. 100 тысяч был тираж этой книги. Перевод с латинского «Разговоров» Эразма Роттердамского был блестяще сделан Шимоном Маркишем, сыном известного еврейского поэта Переца Маркиша, погибшего в сталинские годы, – блестящим и очень тонким знатоком греческого, переводчиком Плутарха, знатоком латыни и древнееврейского языка. И в настоящее время Шимон Маркиш продолжает работать, и его последние сочинения, последние его статьи тоже очень интересны.
Итак, Эразм Роттердамский и его «Разговоры запросто». Книга была очень неплохо оформлена и поэтому сразу произвела впечатление на читателя. Кроме того, само имя Эразма было известно, в общем, практически всем по странной и совершенно недоступной современному человеку книжечке «Похвальное слово глупости»[1]. Книга эта очень остроумна, об этом все знают, но книга эта вместе с тем абсолютно закрыта для читателя сегодняшнего дня, потому что вся она построена на высмеивании той литературы, которая бытовала в его время, на рубеже XV и XVI веков. Она вся построена на высмеивании университетской методики преподавания и университетской науки того времени. Для историка позднего Средневековья, для специалиста по науке и философии Возрождения «Похвальное слово глупости» чрезвычайно интересно. Для сегодняшнего читателя – нет. Но читатель вместе с тем знал, что Эразм – это один из образованнейших людей в истории человечества, один из остроумнейших людей, один из блестящих умов эпохи Возрождения.
Я не оговорился, когда сказал «один из образованнейших людей в истории человечества». Это действительно так. Эразм великолепно знал и древнюю, и новую литературу. От него осталось огромное по объему произведение под названием «Адагии». Оно не переведено на русский язык, и думаю, что переведено никогда не будет по причине своего огромного объема. В «Адагиях» Эразм берет за основу каждой главы то или иное греческое или латинское крылатое выражение и к каждому из этих выражений (а там у него собраны тысячи таких выражений) пишет объемный комментарий, подбирая похожие выражения, рассматривая с разных точек зрения, что думали об этом как древние авторы (греческие и римские), так и отцы Церкви: и восточные (Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Богослов и другие), и западные (Августин и Амвросий, Иероним и Цезарий). Эта книга – действительно сокровищница возрожденческой интеллектуальности, возрожденческой образованности. Эразм владеет материалом блестяще. Трудно найти автора, которого бы он не читал. Трудно найти автора, подчеркиваю, и среди греческих, и среди римских авторов, и среди отцов Церкви, которых бы он не освоил. Вряд ли кто в его эпоху так блестяще знал греческий язык, как его знал Эразм Роттердамский.
Эразм не только интеллектуал. Это очень внимательный и серьезный текстолог. Именно Эразм Роттердамский подготовил к печати первое научное издание Нового Завета на греческом языке. То издание, которое потом будет печататься в течение веков начиная с XVI века – в XVII, XVIII, XIX и даже в XX веках, то издание, которое потом войдет в научный и церковный оборот под названием Textus Receptus, общепринятый текст Нового Завета. Иными словами, возвращение христиан к чтению Евангелия на греческом языке связано именно с трудами Эразма Роттердамского. С той поры, когда в первый раз появилось подготовленное им издание Нового Завета по-гречески и с латинским переводом, начинается действительно новая эра в истории христианства – эра возвращения к забытому было евангельскому тексту. И надо сказать, что и на русского, на православного читателя Евангелие, изданное Эразмом, оказало очень большое воздействие. Уже с этим текстом начали сличать славянские рукописи и сообразно этому, изданному по надежным рукописям VIII, IX и X веков греческому тексту начали исправлять славянские рукописи Евангелия. Та работа, которая будет связана со справщиками евангельского текста как в XVI веке, так и в XVII и XVIII веках, вплоть до появления елизаветинской Библии, – вся базируется на той абсолютно надежной текстологии, которая была предложена Эразмом. Итак, вот вам вторая грань в образе этого человека, которого, я думаю, все знают по его портрету работы Гольбейна.
Итак, новая книга Эразма Роттердамского появилась на прилавках в книжных магазинах и была раскуплена в 1969 году буквально в один день. Книга эта, повторяю, называлась «Разговоры запросто», и люди на нее набросились, потому что уже знали об этом писателе как об одном из самых больших интеллектуалов в истории человечества и одном из самых больших острословов. Что же обнаружили люди, когда начали читать Эразма?
Открываю наугад один из диалогов. «Если возможно, – говорит один из его героев, – я стою близ алтаря, чтобы лучше слышать, что читает священник: главным образом, Послание и Евангелие. Кое-что пытаюсь уловить памятью и запечатлеть в душе, и что уловлю, повторяю про себя». – «И в это время не молишься?» – «Молюсь, – отвечает, – но больше в мыслях, чем губами и языком, а повод к молитве извлекаю из того, что услышу». – «Растолкуй, пожалуйста, яснее. Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду». И Гаспар – так именуется первый из участников диалога, отвечает: «Пожалуйста. Представь себе, что читают из Послания: “Удалите старые дрожжи, чтобы быть новым тестом. Ведь вы не заквашены”. В ответ на это я мысленно обращаюсь к Христу так: “Если бы и правда я был не заквашен грехом, чист совершенно от его дрожжей! Но Ты, единственно безгрешный, единственно непорочный – это Ты, Господи Иисусе! Даруй же мне, чтобы со дня на день и я очищался всё более от старых дрожжей”. Или же, если случается слышать из Евангелия о сеятеле, сеящем семя свое, я молюсь про себя: “Счастлив, кто заслуживает быть доброй землею! Тот Благодетель, без которого нет ничего благого, да благословит меня из земли бесплодной обратиться в землю добрую”. Это не более чем примеры. Перечислять всё подряд было бы слишком долго. А если священник окажется безгласным, каких в Германии много, или если у алтаря свободного места нет, я достаю книжку, где переписаны Евангелия и Послания на этот день, и сам вычитываю из нее одними глазами». – «Понятно. А о чем, по преимуществу, размышляешь ты в это время?» – «Возношу благодарности Иисусу Христу, который в неизреченной любви к людям удостоил искупить род человеческий самою смертью, и молю, чтобы священная Его Кровь не была пролита за меня понапрасну, но чтобы Он всегда питал Своим Телом мою душу и Своею Кровью животворил мой дух, и чтобы, постепенно мужая под водительством добродетелей, я сделался достойным членом того таинственного Тела, которое зовется Церковью, и никогда бы не отпал от святейшего сего союза, который за последней трапезой, преломив хлеб и поднявши чашу с вином, Он заключил с избранными своими учениками, а через них – и со всеми, кто посредством крещения принят в общину Христову».
Хотя бы один уже этот текст производит на читателя очень большое впечатление. Книги по богословию в те времена не издавались, катехизисы тем паче, о молитве говорилось разве что в тех публикациях, которые имелись в «Журнале Московской патриархии», абсолютно недоступном читателю. Да, действительно, в это время уже печаталась в «Журнале Московской патриархии» книга митрополита Антония «Молитва и жизнь», но кто читал этот журнал? Только священнослужители, да и то не все. И вот появляется эта книга. Причем, конечно же, цензура пропустила ее по случайности, потому что, как и все, знала, что Эразм Роттердамский – это в высшей степени остроумный человек, который оставил после себя «Похвальное слово глупости», что его остроумию принято поражаться, но больше они об Эразме ничего не знали, посмотрели на автора и пропустили книгу. Книгу, над которой в глубокой тайне от своих коллег и от своего начальства по издательству «Художественная литература» работал Шимон Маркиш именно затем, чтобы подарить ее читателю. Именно затем, чтобы она стала учебником того, что же это такое – вера Христова; чтобы она стала первым катехизатором, который под видом возрожденческого автора был запущен в народ и начал там работать.
Есть у Эразма в «Разговорах запросто» размышления на самые разные темы, связанные с духовной жизнью. Есть диалог, который называется «Исследование веры» и который, в сущности, посвящен вопросу, во что же верит христианин. «Итак, – говорит один из героев, – я верую, что в преисподнюю Он, Иисус, нисходил. Но чтобы Он терпел там муку – не верую нимало. Не для того, чтобы принять муку, Он туда спускался, но ради нас: дабы сокрушить царство сатаны». И дальше: «Значит, Он умер, – спрашивает его собеседник, – чтобы воззвать к жизни нас, мертвых во грехе? А ожил зачем?» – «Главных причин три». – «Какие? Назови». – «Во-первых, чтобы подать несокрушимую надежду на воскресение. Далее – чтобы мы ведали: бессмертен и никогда не умрет Тот, в Ком мы полагаем опору своего спасения. Наконец, чтобы и мы, через покаяние умершие для грехов, через крещение сопогребенные со Христом, были через Его благодать призваны к новой жизни». – «Веруешь ли, что тело, висевшее мертвым на Кресте и ожившее во гробе, тело, которое видели и которого касались ученики, – это самое тело вознеслось на небо?» – «Неколебимо». – «А отчего пожелал Он покинуть землю?» – спрашивает один из героев диалога «Исследование веры» по имени Авл, спрашивает о Вознесении и задает вопрос, который и мы очень часто задаем сами себе и не можем на него ответить. «Дабы все мы любили Его духовно, и никто на земле не присваивал Христа себе одному, но все одинаково стремились бы душою к небу, зная, что Глава и Водитель наш там. Ведь ежели теперь люди испытывают такое самодовольство из-за цвета или покроя своего платья, а иные так хвастаются кровью или плотью Христовой, или молоком Святой Девы, можешь ли ты себе представить, что было бы, если бы Он оставался на земле – носил платье, ел, разговаривал? Какие бы пошли раздоры из-за телесных Его особенностей!»
Я напоминаю вам, что мы с вами сегодня говорим о книге Эразма Роттердамского «Разговоры запросто», книге, которая появилась на книжных прилавках в Москве и других городах нашей страны в 1969 году и стала одним из первых учебников по основам веры. О книге, которая в очень простых, ярких и вместе с тем в высшей степени интеллектуальных диалогах рассказала нам о том, во что же верят христиане, во что же верят те, кто приняли на себя иго Христово и стали Его учениками. Книга эта была ко времени именно потому, что написана она блестящим писателем, удивительным знатоком древних и новых авторов, поразительным интеллектуалом, человеком с блестящей репутацией, человеком, которого услышали его тогдашние читатели. Сегодня, оглядываясь в эту, в общем, уже теперь достаточно далекую эпоху, могу сказать, что это была одна из тех книг, после которых интеллигенция пришла в Церковь.
«Далее следует, – говорит, разбирая Символ веры, герой диалога “Исследование веры”, – “во святую Церковь, во отпущение грехов, в воскрешение сей плоти”, – цитирует он Символ веры святителя Киприана Карфагенского. – Некоторым кажется, что эта часть ничем не отлична от предыдущей… “Во Святую Церковь” – ибо Церковь есть не что иное, как исповедание единого Бога, единого Евангелия, единой веры, единой надежды, сопричастность тому же духу, тем же таинствам. Коротко говоря, некоторая общность всех благ между всеми благочестивыми от начала мира до его конца, в точности подобная союзу меж членами одного тела, когда добрые действия одних идут на пользу всем прочим, и так до тех пор, пока члены тела живы. Но вне этого союза, если ты разорвал со святым сообществом и не примирился с ним, даже собственные благие дела не послужат тебе ко спасению. Потому и следует далее “во отпущение грехов”, что вне Церкви никакого отпущения грехов нет, сколько бы человек ни изнурял себя покаянием, сколько бы дел милосердия ни творил».
Итак, Церковь есть исповедание «единой надежды, сопричастность тому же духу, тем же таинствам», исповедание единого Евангелия. В Церкви объединяет нас Сам Христос вокруг Своего Евангелия. Быть христианином и не знать Евангелие невозможно. Быть христианином и не жить по Евангелию невозможно. Хотя для очень многих современников Эразма, как зачастую и для нас с вами, христианство выражается в чем-то другом. Не в следовании за Христом, а в следовании каким-то нашим обычаям и обрядам.
«Благочестие, – говорит Эразм, – не в особом образе жизни, особенном платье или прическе или в особых познаниях. Оно в подражании высшим образцам: Христу и Его святым. Не просто молиться надо святым, но подражать их жизни, присматриваться к их житию. Обряды религиозные важны не сами по себе, не как магические знаки и действия, но лишь как побуждение души к добру и усовершенствованию. Без доброй воли и добрых дел обряд бессилен, подобно тому как без злого умысла, без злой воли не может быть и смертного греха».
О чем говорит Эразм дальше в этой книге? «Слепое фанатическое усердие в обрядах убивает веру, превращает христианство в какой-то новый иудаизм, в какое-то новое фарисейство. Память о святых священна, но она, как уже сказано выше – должна заключаться в стремлении им подражать, а не в том, чтобы только молиться по разным нуждам угодникам, мученикам и исповедникам, причем забывая о Боге. И не в поклонении реликвиям заключается вера в присутствие святых в нашей жизни, а в подражании их жизни». Монашество – прекрасный, достойный, освященный авторитетом древности институт, но как важно, чтобы, желая иноческой жизни, мы были иноками по сути, а не только по внешнему виду, не только по тому, какую одежду на себя наденем.
«Если мы увидим картезианца, одетого не по уставу или вкушающего мясо, как мы его проклинаем, как мы трясемся от страха, что земля разверзнется и поглотит обоих – и преступника, и свидетеля преступления. Но если он пьяница, если неистово порочит ближнего клеветою, если притесняет бедного соседа беззастенчивым обманом, наше возмущение намного тише. Мы готовы смешать небо с землею, если нам кажется, будто бы влиянию священников и их положению грозит малейший ущерб, – и мы лениво дремлем, хотя существует явная опасность, что, уделяя слишком много человеческому влиянию, мы уделяем меньше должного влиянию небесному».
«Мы, – говорит Эразм в другом месте, – трясемся от ужаса, когда кто-то прикоснется к священным сосудам из мирян, но при этом нас не пугает, когда кто-то злобствует и горит ненавистью. Как все ужасаются, если кто причастится Святых Тайн, не помыв рта, и как все спокойны и уверены в себе, причащаясь с неомытой, замаранной дурными страстями душою».
Ритуализм – и вера, от которой горит сердце. Два полюса, две крайности на нашем пути к Богу. Эпоха, в которую жил Эразм, была эпохой огромной погруженности в ритуал, в его детали и малейшие особенности. Но, говорит мыслитель, ритуал, когда до нас не доходит слово евангельское, теряет всякий смысл, перестает быть спасительным. Остались и от Ветхого Завета, и от древней Церкви во множестве разного рода правила и рекомендации, разные церковные законы. «Но, – говорит Эразм, – многие законы, словно лекарства, которые изменяются и уступают место другим лекарствам с одобрения самих же врачей. Если бы врач постоянно пользовался одними и теми же снадобьями, дошедшими от древних времен, он больше убивал бы, чем исцелял». Человек приходит ко Христу не для того, чтобы выполнить во всей полноте тот или иной закон, не для того, чтобы не есть, или не пить, или не вкушать мясного. Нет. Он приходит к Иисусу, чтобы исцелиться, чтобы стать другим, чтобы внутренне воскреснуть и возродиться. Человек приходит к Иисусу, чтобы научиться от Него кротости и радости, простоте и смирению, чтобы научиться любить людей вокруг и сам созданный Богом мир.
Удивительно светла, удивительно чиста и наполнена радостью эта книга. Книга Эразма Роттердамского «Разговоры запросто» учит любить Евангелие и Послания апостолов, вчитываться в эти книги, всматриваться в то, о чем рассказывает нам сонм священных авторов, и размышлять над их повествованием. Эта книга учит нас смирению и мудрости, радости и простоте в жизни. Книга Эразма учит нас тому, что можно быть христианином в любую эпоху, в любом платье, в любом состоянии. Для того чтобы быть христианином, не обязательно переодеваться в темное платье, не обязательно становиться монахом, не обязательно оставлять светскую жизнь, науку или какую другую твою работу: торговлю, коммерцию и так далее. Нет. Для этого нужно другое: услышать обращенный к нам голос Христов, научиться вчитываться в Евангелие, вслушиваться в Евангелие, вслушиваться в то, о чем Он Сам, Христос, нам говорит. И тогда для тебя откроется то богатство, которое Церковь сохранила в своих таинствах, прежде всего – в таинстве Крещения и Евхаристии. К Евхаристии Эразм относится с благоговением, к таинству Крещения – с благоговением не меньшим. И просит нас не превращать его, это великое таинство рождения человека к жизни вечной, в пустой и формальный обряд.
Книга эта, повторяю, произвела огромное впечатление на читателя и была одной из тех ступенек, по которой началось на Руси возвращение интеллигенции к Богу и к Евангелию на рубеже 1960‑х и 1970‑х годов. Но и сегодня, думается мне, книга Эразма Роттердамского «Разговоры запросто» в блестящем переводе Шимона Маркиша тоже может быть в высшей степени полезным духовным чтением для каждого, кто хочет не просто называться, но быть христианином.
Знаток древних и новых авторов, знаток святоотеческих писаний, ученый, всю жизнь посвятивший евангельской текстологии, интеллектуал и молитвенник, человек удивительной кротости и потрясающей беспартийности, не примкнувший ни к одной из партий в церковной жизни того времени, один из самых блестящих интеллектуалов в истории человечества, Эразм Роттердамский и сегодня может быть нашим чрезвычайно интересным собеседником. И как мне кажется важным, чтобы мы стали его благодарными слушателями!
Радио «София», 11 июля 1997 года
[1] См.: Эразм Роттердамский. Похвала глупости / Пер. с лат. П.К.Губера под ред. С.П.Маркиша. Илл. Ганса Гольбейна младшего. М., 1960.