О чем рассказ памятник кормящему птиц
Покормите птиц!
Чтобы стать похожим на святого Зиновия-Синичника, нужно совсем немного
Как-то прибирался я на книжных полках, приводил в порядок разновеликие и разноименные творения, скопившиеся за многие десятилетия. Иные давненько не брал в руки, хотя и по-прежнему любил ровно и преданно за одно только их существование. Попалась оранжевая книжка стихов Александра Яшина с памятной веткой рябины на обложке. Эта ветка служила как бы символом, смысловым знаком всей его горьковатой и обнаженной поэзии. Разломил книгу наугад, в случайном месте, и вот открылись строчки, словно завещанные поэтом:
Покормите птиц зимой,
Пусть со всех концов
К вам слетятся, как домой,
Стайки на крыльцо.
А ниже звучит и вовсе моляще:
Сколько гибнет их – не счесть.
Видеть тяжело.
А ведь в нашем сердце есть
И для птиц тепло.
Не закрывая книги, я подошел к окну. А там исподволь уже делалось вот что: за минувшее лето уличные березки своими верхними побегами дотянулись до моего балкона па пятом этаже. Концевые листочки еще по-летнему весело и беспечно полоскались друг перед дружкой: “Я так могу, а я так умею!” Но первые утренники уже пометили их обманной лимонной нежностью, определив срок, когда порыв близкой невзгоды бросит их под ноги прохожих или вовсе унесет невесть куда.
А давно ли над этими березовыми вершинками с ликующим визгом проносились вставшие на крыло молодые стрижи, иногда в азарте и юной неловкости задевавшие бельевые прищепки на балконе, которые и сами походили на вилохвостых ласточек, присевших передохнуть на протянутые веревки.
Стрижи исчезли в самый день яблочного Спаса, когда в соседнем школьном саду еще дозревали, багряно полосатели отяжелевшие штрифели, аромат которых в открытое окно обвеял и мой письменный стол, отчего казалось, будто лето остановилось в своем необратимом благоденствии. Но как раз в этом голубом августовском безвременье внезапно обломившаяся тишина повисла гнетущей пустотой и неуютом.
. В легком перистом небе уже заходили предзимними кругами хороводы повзрослевших грачей. Они кружили высоко, на пределе своих возможностей, почти без взмахов, распластавшись крылами. Их гортанный переклик едва долетал из поднебесья. Грачи предавались доступной им радости своего бытия, взмыв над неприютной и всегда враждебной землей, на которой приходилось пребывать озираясь, а крылья держать наготове, будто взведенные курки. Эта радость кружения была выше радости сытости и покоя, потому что приходила вместе с чувством свободы. С бывалыми, умудренными птицами кружил молодняк, обучавшийся лету – крутым виражам и захватывающему скольжению с посвистом ветра в упругом молодом пере. Должно быть, каждый взлетевший впервые испытывал ликующую гордость от ощущения себя птицей, не ведающей, что ждет ее там, внизу, когда вскоре земля окутается снегом и грянут цепенящие морозы.
Синицы объявились прилюдно только с первой прохладой. Они не попадались на глаза все минувшее лето, и даже не было слышно их тонко зинькающего голоса. В летнюю пору, поглощенные семейными хлопотами, они напрочь исчезали из виду и вели скрытную неслышную жизнь в кронах окрестных деревьев, порой прямо у нас над головой. Да и до песен ли, до праздного ли мелькания, пока не оперятся, не поумнеют, не усвоят, что такое кошка, все десять, а то и пятнадцать голопузых пискунов?
И все же напрашивается вопрос: зачем синице этак напрягаться, выбиваться из последних сил? Для чего заводить такую уйму выкормышей? В чем смысл такого самопожертвования?
А резон тот, что уж больно много этих милых, веселых, никогда не унывающих птичек погибает в лихие зимы. Из дюжины выращенных птенцов одолевают холода едва ли две-три синички. Оттого генетический механизм устроен таким образом, что синицы, дабы вовсе не сгинуть со свету, вынуждены выращивать потомство с большим запасом, как бы упреждая беспощадные зимние потери: хоть кто-нибудь да уцелеет. Такую жестокую дань они платят за то, чтобы не покидать свою родину, не искать чужого тепла и сытости, как делают иные, а еще для того, чтобы с первым дыханием весны оповестить округу своим веселым, вдохновенным треньканьем. Одолеть невзгоды и встретить желанную весну – надежду всего сущего в мире – воистину дорогого стоит!
И Александр Яшин напоминает нам об этой удивительной верности:
Разве можно забывать:
Улететь могли б,
Но остались зимовать
Заодно с людьми.
В предзимье каждый выводок начинает совершать кочевые облеты того участка, который достался ему как бы в родовое наследство. В соседнем школьном саду перепархивают синички одной семейки, тогда как насаждения нашего переулка – уже вотчина другого выводка.
В октябре, когда еще не вся листва опала, удается отыскать какое-никакое пропитание: глядишь, синяя муха села погреться на теплую озаренную солнышком древесную кору и даже довольно потирает лапкой об лапку; а вот еще не нашел себе места для зимовки паучишка, торопко сучит-сучит свою паутинку, спешит спуститься на ней куда-то поукромней; а то и шальная бабочка, будто с похмелья, вдруг неловко затрепыхает своими цыганскими оборками над сладко, обманно повеявшей на нее черемухой. Но сколько понадобится усердия и сноровки, чтобы хотя бы раз в сутки склевать что-либо съедобное в промозглом, то сыплющем моросью, то секущем колючей крупкой ноябре? И сколь раз синичка с надеждой постучится в окно, завидев зелень на подоконнике. А в пугающем омертвелостью голых ветвей декабре? А в крутом, заиндевелом январе? А там еще и февраль – не подарок и, считай, половина марта – не мед.
Каждый день стайка синичек из конца в конец облетает свой небогатый, задымленный автомобильными выхлопами уличный участок.
Уже давно развернуты и обысканы подозрительно скрюченные листья, обследованы все трещины и щербатинки на каждом стволе, все развилки и надломы в кроне. Но все реже и ничтожней добыча, все чаще и неотвратимей пустые бескормные дни.
И вот, сколь ни старайся, сколь ни оглядывай уже много раз осмотренные места, наконец приходит то роковое время, когда ничего не нашедшая, окончательно выбившаяся из сил, голодная, мелко вздрагивающая птаха забивается в свое гнездовье, а то и просто в какую-нибудь застреху или поленницу дров, где столь же люто, как и снаружи, где по-нашему не включишь свет, не затопишь печку, не нальешь горячей воды в бутылку и не подсунешь ее под озябший бок и где, подобрав под себя одеревенелые, непослушные лапки и укрыв голову морозно шуршащими крыльями, забывается она в опасном беспамятстве. Так, едва вживе, каждую долгую ночь, которая в глухую пору начинается в пять часов вечера и тянется, терзая птаху лютостью, до девяти утра следующих суток. И каждый раз – без надежды, что эта ее ночлежка озарится для нее новым грядущим днем.
В безнадежную пору зимнего прозябания начинает рушиться порядок в синичьих семьях. Одни, отчаявшись, покидают родное урочище и принимаются скитаться по чужим местам – всегда гонимые и не принятые, другие пускаются обшаривать помойки, мусорные баки, всякие свалки и скопления мусора. Иные превращаются в профессиональных воришек-”домушников”, устраивая шмон везде, куда возможно заглянуть и проникнуть.
. Не доводите, пожалуйста, до этой унизительной стадии наших крылатых единопланетян и начинайте мастерить кормушки.
Лучше это делать в разгар листопада.
Поэт тоже поощряет нас на это доброе дело:
Не богаты их корма,
Горсть зерна нужна,
Горсть одна –
И не страшна
Будет им зима.
Кормушка – вещица нехитрая. Под нее иногда приспосабливают даже обыкновенный пакетик из-под молока. Такая тоже сгодится.
Кормушку не принято вывешивать под музыку. Деяние это во многом личное, схожее с исповедью. Оно столь же необходимо птицам, сколь и нам самим, ибо приносит очищение совести и благотворение души поступком.
. Серым, не очень уютным утром, мотавшим концы голых берез, я открыл свое кафе для птичьего посещения. Как водится, по случаю открытия предлагалось самое разнообразное меню, была даже тертая морковка, но главенствовал все же полевой подсолнечник, вытеребленный из выспевших кругляшей.
Так знаменательно совпало, что это предзимнее утро явилось началом для почитаемого в святцах Зиновия-Синичника, покровителя всех зимующих птиц. В старинных книгах его изображали с горстью зерен на протянутой ладони – совсем как у Александра Яшина: “Горсть одна – и не страшна будет им зима”. Пока я заправлял кормушку, с балкона был слышен благовест Сергиевского собора.
Печатается в сокращении
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.
Кормите птиц, зимой им трудно…
Уроки доброты.
В нашей воскресной школе в зимнюю пору на стенде висит объявление: «Ребята, кормите птиц, зимой им трудно!».
Я никогда не кормила птиц и не задумывалась об этом до одного случая…
Ко мне приехал отец, инвалид, проживший трудную жизнь. В результате травмы он лишился пальцев рук. Отец был интересным рассказчиком. В его рассказах часто звучали слова: «хороший человек». Было ощущение, что для него все люди были хорошими, а все трудности жизни он принимал легко, без ропота.
Приходя с работы, я стала замечать за стеклом, на подоконнике, веселую стайку воробьев, клюющих пшено, хлебные крошки. Каждый день отец кормил птиц. Как он это делал, как открывал форточку и высыпал корм изуродованными култышками вместо рук!
После того как отца не стало, птицы по-прежнему прилетали, и я стала их подкармливать.
Вспомнив слова священника: «Хорошо поминать усопших, когда кормите птиц», — я стала говорить: «Поминайте, милые птички, душу усопшего раба Божия Николая!»
И моим воробышкам суровые сибирские морозы были не страшны. Даже в такую студеную зиму 2009 года, когда птицы погибали и в городе, и в лесу, не выдерживая жестоких морозов.
Замерзшую птичку мы нашли и в кормушке во дворе храма. Не знали мы, что металлические кормушки делать нельзя — видимо, лапки пристыли к бортику. А может, и нет… К счастью, птичка была еще жива. Отогрели мы воробышка…
Интересно наблюдать за птицами. Утром, с рассветом, прилетает синичка, постучит клювом: «Я здесь». Чуть позже прилетает «дежурный» воробей, садится на ветку и ждет. Увидев корм, улетает и возвращается с шумной голодной компанией.
Однажды над моим балконом поселились голуби, появились птенцы. Я радовалась таким «соседям», но… Голуби стали обижать моих малышей-воробышков. Особенно один голубь сгоняет всех с подоконника. Сидит печальная стайка на веточках, смотрит, как голуби клюют корм.
Одна знакомая посоветовала: «А ты Матушке Богородице пожалуйся, что маленьких обижают». Так я и сделала. И еще попросила: «Господи, помоги всем птичкам, чтобы люди их кормили».
Сначала стала замечать, что мои воробышки прилетают первыми и голуби их не прогоняют. Потом батюшка подсказал, как сделать отдельную кормушку для воробьев и синичек, чтобы голуби туда не могли залетать. Мы ведь и их не обидим, накормим досыта.
А потом в воскресной школе на уроках творчества застучали молотки. Это ребята пришли делать деревянные кормушки для птичек — и себе, и тем прихожанам, кто сам не может сделать кормушку. А мы подумали, что можно ведь устроить конкурс на лучшую кормушку — и очень хорошо, если вместе с ребенком потрудятся папа, старший брат. Кормушки не обязательно делать из деревянных дощечек: подойдут для этой цели и пластиковые бутылки, и картонные коробки.
Доброе дело — не только под своим окном вешать кормушки, но и дарить их бабушкам, соседям, прихожанам.
Вот как нам помогли Господь и Пресвятая Богородица!
Ребята и взрослые! Кормите птиц, зимой им трудно!
Татьяна Николаева, воскресная школа, г. Советский Тюменской области.
Хлебушек от Георгия
Мама сказала, что нельзя проходить мимо лежащих на земле монеток, на которых изображен святой Георгий Победоносец.
Однажды я гуляла по улице и нашла сразу несколько мелких монеток. Эх, купить бы хлебушка — дома совсем не было денег, — но мелочи набралось слишком мало. А у хлебного ларька сидела старушка и просила: «Подайте Христа ради!» Я сказала: «У меня только 70 копеек, возьмите, пожалуйста!» Как она обрадовалась: «Доченька, да у меня как раз семьдесят копеек и не хватало на булочку! Спаси тебя Христос!»
Я тоже была рада. А когда я подходила к своему дому, меня остановила соседка: «Лена, возьми вот буханочку хлеба, отдай маме. Помяните моего сына Юру, Георгия…» И я удивилась такому совпадению: я подобрала копейки с образом святого Георгия и отдала их на хлеб незнакомой бабушке, и тут же получила хлебушек словно бы от другого Георгия…
Правду говорят, что добрые дела никогда не пропадают. Особенно если не думать о том, что делаешь что-то доброе.
Лена, 13 лет, г. Самара.
Чужое горе
Шесть годиков мне было. Принес я однажды домой чужую вещь. А мама ласково так и серьезно сказала мне: «У людей горе от потери, а ты это горе в наш дом принес. Сынок, если ты хочешь, чтобы в нашем доме горе жило вместе с нами, — ну тогда оставляй». Заплакал тогда я, но украденную вещь со стыдом вернул назад.
Не прижилось в нашем доме чужое горе.
Виктор Аникин, г. Самара.
Рассказы — это здорово: 5 новых сборников для подростков и родителей
Переживаете, что ребёнок не читает? Или начинает читать и на середине бросает? Выход есть — рассказы. Гайдаровка выбрала 5 сборников, которые идеально подойдут детям от 10 лет: здесь пишут и про знакомые всем подросткам проблемы, и про то, что им только предстоит узнать, пережить и обсудить.
Все сборники в подборке — от издательства «Волчок», которое и началось с рассказов отечественных авторов для подростков. Почему эти издания отлично подойдут детям лет с 10? Во-первых, здесь есть картинки. Но не такие, как в детских книжках, которые подросток уже ни за что не возьмётся читать. Рисунки тут лаконичные, тон приглушённый, изображение условно. А во-вторых, малая форма прозы удобна с точки зрения читателя: почему-то не пошёл один рассказ, не бросай книжку — почитай следующий.
В сборнике есть тексты и посложнее, и попроще, есть для любителей динамичного изложения, есть яркие диалоги, есть внутренние монологи. А ещё они отлично подойдут для учителей или библиотекарей: объём позволяет прочесть и обсудить текст прямо на уроке или на встрече в библиотеке, проанализировать язык произведений, художественные приёмы, настроение. Познакомиться с рассказом, а потом порекомендовать повести полюбившихся авторов.
1. «Голос древнего моря»
Под одной обложкой встретились авторы разных поколений. Практически уже классик Александр Дорофеев с рассказом «Царствие ему небесное». История деда — маленького человека Большой страны, написанная от лица внука. Тут смешались семейные байки, реальные воспоминания, детские фантазии. Писатель и музыкант Артём Ляхович — автор рассказа «Трепло»: рассказ-признание о страхе и невозможности примирения разных ментальностей. Жёсткое противостояние (которые не увенчалось победой героя) — талантливого молодого кларнетиста, вырвавшегося из провинциального городка на мировой уровень и пацанов, чья реальная перспектива — пьяные драки, убогий быт, а то и реальная тюрьма. Поэт и прозаик Кристина Стрельникова в рассказе «Памятник Кормящему птиц» показывает метаморфозу героини — старшеклассницы Ленки. Её раздражает и одновременно пугает парочка (она их называет «Жили-были»): немощный старик, кормящий во дворе голубей, и «разваливающаяся на глазах старушенция из восьмой квартиры». Уход старика переворачивает внутренний мир Ленки. Да что там двор, мир опустел.
2. «Ты — моя тайна»
Это время, как пишет редактор сборника, «между детской жизнью и взрослой. Героям этих рассказов ещё нравятся игры и выдумки, они не прочь похулиганить и по-прежнему привязаны к родителям. И вместе с тем уже пытаются оторваться от них, совершить первые самостоятельные поступки, взять на себя ответственность за тех, кто младше или слабей, найти себе дело всей жизни, а может быть, даже влюбиться».
10 мультфильмов про смелых и крутых девчонок
Авторы рассказов — крепкие прозаики, из поколения сорокалетних, чьи книги уже отмечены на самых престижных литературных конкурсах:
3. «Чертополох у воды»
Самый неоднозначный в отборе рассказов и их объединении. При том, что все рассказы сильные, а темы, к которым обращаются авторы, неподъёмные. Герой рассказа Марии Ботевой «Самый короткий день» — дед в свой день рождения 22 декабря пропивает с «братьями во Христе» с горем пополам скопленные на новые джинсы деньги, теряет часы, при этом не забывает принести внучке гостинец — апельсин как символ солнцеворота и прибавления дня. Непутёвый чудик, словно шагнувший из рассказов Шукшина. Бабка, на которой дом и держится. Блаженная мамка с синяком под глазом, которую в очередной раз не принимают на работу. И внучка — вынужденно повзрослевший подросток, которая беззаветно любит свою непутёвую семью. И от этого рассказа-монолога внучки возникает безнадёга и сострадание одновременно. Этот рассказ и подростковым-то не назовёшь, вкладывая в этот термин привычный стереотип, как надо писать для подростков. Автор пишут, как дышат. А читатель волен принять или не принять текст.
Рассказ Анны Игнатовой «Чертополох у воды» оставляет множество вопросов и предполагает столько же толкований. Героиня мчит на велосипеде и сбивает выехавшего на дорогу малыша. Если это фантастика, то всё происходящее дальше, попытка повернуть время вспять и прожить день, разделивший жизнь на «до» и «поле», заново.
4. «Чуть правее сердца»
«Каждому знакомо это тепло чуть правее сердца, которое поднимается в минуты благодарности, счастья и любви. Оно не исчезает бесследно, а хранится в нас всю жизнь». И вновь «Волчок» предлагает читателям психологически сложные истории. Кто-то из подростков их будет читать, сопереживать героям или спорить с автором уже с 10-11 лет, а кто-то и взрослым человеком не воспримет эти рассказы: герои неоднозначны, что будет с ними потом, неясно, а ещё в тексте есть болезни, смерти, неприглядный образ родителей и даже геополитические узлы, завязанные ещё в царской России.
5. «Банальные истории»
«Банальные истории» — повесть в девяти новеллах с вступлением и эпилогом. Общее у всех историй — возраст главных героев: шестиклассники: мальчики и девочки, разные по характеру, жизненному опыту, степени социализации. Истории написаны в разной стилистике и по-разному структурированы.
При этом все рассказы написаны с учётом возраста читателей. Все конфликты разрешаются если не хэппи-эндом, то в формате «лайт» (в реальной жизни всё могло бы быть жёстче). Тому причина, с одной стороны, дан взгляд подростка на происходящее, с другой — педагогическая ответственность авторов.
9 необычных мультфильмов для всех возрастов. От экранизаций Оруэлла и Толкина до истории поп-музыки
Узнаваемая чёрно-белая графика Евгении Двоскиной органично дополняет «Банальные истории», которые на самом деле, никакие не банальные. Да, они происходят сплошь и рядом. «Но в каждом конкретном случае история всегда небанально. Потому что мы все разные. И уникальные. И живые… Всё всегда сложнее, чем кажется. И если научишься принимать мир разным, то кто-то обязательно примет и поймёт тебя. Тоже разного и тоже непохожего на других. Ваши авторы».
Вы находитесь в разделе «Блоги». Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
Фото: Shutterstock / LightField Studios
Кормящему птиц
Старушенция из восьмой квартиры вызывает во мне двойное чувство страха. Первое – что она рассыплется прямо у меня на глазах, до того она сухая и древняя. Второе – что она превратит меня в камень или в лягушку. Проходя мимо меня, она шевелит губами, будто шепчет заклинания. Готова поспорить, что по ночам она превращается в черную кошку и шастает по дворам в поисках жертвы.
У старушки-колдуньи есть очень подходящий для нее старичок. Фигурой похож на древесную корягу, глаза прозрачные с безуминкой, одет по моде огородных чучел. Про эту парочку еще сотни лет назад написали: «Жили-были старик со старухой», и с тех пор они продолжают жить и быть. Как их зовут, я не знаю, поэтому так и называю – Жили-Были. Старичок выглядит бодрее старушки. Видимо, оттого, что он по утрам в одно и то же время выходит на промысел. Жили-Были роется в помойках, складывает картонные коробки, аккуратно перевязывает их тесемкой и целыми днями дребезжит по улицам своей тележкой, отвозя куда-то картонный груз. Если сложить коробки, собранные им за те три года, которые я с ним соседствую, получится дом в три этажа.
Кроме картона старик собирает хлеб. Но не оттого, что ему нечего есть. Соседки на скамейках шепчутся, что пенсия у него как у участника войны довольно приличная. Старик Жили-Были бережно складывает черствый хлеб в мешочек, дома его размачивает, и в полдень я могу наблюдать из окна, как он кормит голубей. Старик руками разминает в кастрюльке кусочки хлеба и бросает птицам. А те суетятся, наступая ему на ботинки, садятся на плечи бесформенного пальто, на шапку с торчащим ухом. Когда старик ссыпает крошки в кормушки, его невозможно отличить от дерева – так он сливается с древесной корой. Распределив хлеб, Жили-Были стоит неподвижно и улыбчиво, как живой памятник, среди своих пернатых подопечных. Он может сойти с места только для того, чтобы спугнуть наглое воронье или жадного голубя-задиру.
– О! Памятник Кормящему птиц, – говорю я коту, который вместе со мной наблюдает за этой картиной из окна.
У кота азартно дергаются усы: ему очень хочется поймать жирного голубя, которого прикармливает (для котов, конечно) старик.
В это время я как раз прихожу из училища и разогреваю обед в ожидании мамы. Я проголодалась, настоялась в автобусе с пересадками, в животе ноет.
Вот вдалеке показалась фигура с большими сумками. Это моя мама. В одной руке – сумка с тетрадями ее учеников. В другой – тоже большая, тоже с тетрадями и пакет с продуктами. Ну наконец-то! Я достаю тарелки и кладу вилки на стол. Мама останавливается и бросает сумки на снег.
– Ну, началось! – возмущаюсь я, и кот, тоже возмущенно, мне что-то отвечает.
Нам с котом остается только метаться возле окна, наблюдая, как мама выуживает из пакета колбасу, поспешно разрывает полиэтилен и отламывает розовые колбасные куски. Это к маме подбежал бродячий артист. Она не может пройти мимо кота, смотрящего на нее глазами профессионального попрошайки.
– Да быстрее же, – подвываю я, навалившись на подоконник.
Мама стоит, такая нелепая в потертой дубленке, в окружении разбросанных пакетов, с растрепанными волосами, да еще и с разодранной колбасой в руках, что я невольно сравниваю ее со стариком и отхожу от окна.
– Еще один спаситель животных! – вздыхаю я и закрываю крышкой сковородку, чтобы не остыли макароны.
Я встречаю маму гневным взглядом, выразительно смотрю на изуродованные продукты.
Мама шмыгает носом и растирает руки.
– Представляешь, подбегает кот, весь замерзший, прямо на меня смотрит и мяукает.
– Он только тебя и подкарауливает. Всех не накормишь, – отрезаю я.
Я нарочно долго и придирчиво разглядываю палку колбасы со всех сторон, чтобы мама увидела, что я ума не приложу, с какой стороны к ней подступиться.
– Ну а что, животным сейчас холодно, где им еду найти?
– Вы с соседом расписание бы составили, что ли, чья очередь спасать мир, – смеюсь я. – И как же все эти птички и кошки без вас-то жили?
Горячий обед и рассказы мамы про учеников и учителей, больше похожие на фельетоны, успокаивают меня. Я люблю беседовать с мамой за обедом, в другое время нам разговаривать некогда.
Потом я иду в свою комнату и врубаю музыку на всю катушку. Я не понимаю, почему маме не нравится громкая музыка, и убавляю звук, только если она ложится отдыхать.
Вечером приходят друзья: Ленка, Танька, Гошка. Мы рвем джинсы по последнему писку моды, расстраиваем гитару и орем хиты сорванными голосами. Потом подтруниваем над чудаковатыми Жили-Были. Я выкладываю свою версию о превращении старухи в кошку, изображаю старика, застывшего безумной статуей среди птиц.
Танька и Ленка – два голубя – кружат вокруг меня, воркуя и размахивая руками.
– О Великий старик! Мы поставим тебе памятник, мы будем на тебя молиться, только корми нас, корми! Мы обещаем никогда не гадить на твое пальто фирмы «Чучеллини».
– Кстати, вы знаете, что сейчас модно… – тут Танька переключается на любимую тему и принимается посвящать нас в тонкости моды.
А на следующий день – те же кадры: учеба, высматривание мамы и наше с котом пережидание у окна.
Я прочитала ту же строчку в четвертый раз. Снова выглянула в окно. Каждый день в это время под окном мелькало, вспархивало, клокотало голубиное семейство. Сегодня была непривычная тишина. На бумажно-белых деревьях не темнело ни одного пятнышка.
Я включила музыку и завалилась с книжкой на диван. Кот уютно пристроился рядом.
Так я и не одолела страницу. Вспомнила, как промерзла сегодня на остановке, как вьюга пробиралась сквозь шубу, и поежилась. Ни за что не выйду на улицу!
По ту сторону окна послышался робкий скрежет. Сизый голубь с фиолетовым нагрудником, царапая железный карниз, заглядывал в окно. Можно крошек ему подбросить через форточку… Только вставать неохота.
Кот моментально взвинтился на подоконник и вспугнул птицу. Но стоило охотнику слезть, как голубь снова приземлился на карниз, вертя головой, моргая оранжевым глазом.
Вздохнув, я поднялась. Решительно одевшись, вышла на улицу и тут же столкнулась со страшной старушкой Жили-Были.
– Прочитайте, пожалуйста, что здесь написано, – тихим, неожиданно добрым голосом феи-крестной попросила она меня. – Феде лекарства выписали, а я что-то ничего не разберу.
«Если бы я была аптекарем, наверняка разобралась бы», – подумала я, кое-как составляя палочки и закорючки в слова. Так, понятно: старичок болен, и птичек кормить некому. Мы вышли из подъезда. Старушка, подняв лицо к своим окнам, произнесла:
– Как кого? – удивилась она вопросу. – Федю.
На уровне их квартиры в самом деле кружилась пара голубей. Не может быть… Птицы глупые, у них мозгов-то – меньше наперстка, кого они могут искать? Просто есть хотят, инстинкт.
– Я бы и сама покормила, да ноги еле носят, до аптеки бы доползти, – сказала старушка и, как мне показалось, выжидающе на меня взглянула.
Эх, хлеба-то я не взяла. Крошки так на столе и лежат. Нащупав несколько монет в кармане, я зашла в магазин и купила полбуханки хлеба. Не иначе как старушенция меня заколдовала!
Во дворе я оглянулась по сторонам, боясь показаться смешной. Провалившись в сугроб почти по колено, начерпав снега в сапоги, я неловко вытрясла снежные комья из кормушки и, не снимая варежек, стала торопливо кидать хлеб большими ломтями. Неизвестно откуда стали слетаться птицы. Они падали с веток вниз, как перезревшие яблоки. Я отошла в сторону.
Птицы наперебой чирикали, то ли оповещая друг друга, то ли просто радуясь нежданному пиру. Вскоре до меня дошло, что в кормушке могут поживиться только мелкие птахи, а голуби семенят внизу, оставляя под елкой узорчатую тесьму следов.
Пришлось вернуться. Стайка вспорхнула и расселась на ветках. Близко ко мне они не подлетали.
Я сняла варежки, накидала большие куски, но они проваливались в снег, и птицы не могли их расклевать и унести. Пришлось утоптать площадку. Снова накрошила и снова отошла в сторону. Теперь порядок!
Глядя, как голуби снуют по утоптанному снегу и воркуют, а воробьи, будто воришки, утаскивают кусочки подальше, я почувствовала радость, словно изнутри окатило теплой волной.
На следующее утро я не забыла прихватить мешочек с хлебом и наполнила кормушку, чтобы птицам с самого утра было чем согреться. После учебы мне пришло в голову, что надо как-то разнообразить птичий рацион. Примерно в тот час, когда птицы встречали старика Жили-Были, я уже раскладывала пшено и развешивала по веткам корки сала.
В один прекрасный день меня за этим занятием застукали друзья. В своей яркой одежде слиться с онемевшим от инея двором я бы никак не смогла. Я поджала губы, решив не пускаться в объяснения, а они озадаченно молчали. Тогда я протянула Ленке кусок хлеба.
Через какое-то время Ленка, разгорячившись, топала ногой на пышногрудого голубя.
– Я не тебе кидала! – орала она. – Ты уже третий кусок отхватил! Дай голодному поесть. Видишь, он инвалид, на одной лапе скачет!
Тут же от Ленки досталось и бестолковому голубю-калеке.
– А ты чего зеваешь? Тебе кидают – лови, не стой как болван! Вот так. Молодец.
Наконец Ленка успокоилась. Гошка, все это время молча и хмуро топтавшийся возле нас, сказал, словно сам себе:
– Да-а… Все как у людей. Кто шустрее, тот и сыт.
Потом Ленка заявила, что кормушка никуда не годится и она попросит отца сделать деревянный домик. На следующий же вечер мы всей компанией старательно разрисовывали домик. Как объяснила Лена – чтобы птицам было веселее.
– Нужно им твое веселье! – усмехнулся Гошка. – Им нужно…
И Гошка приделал деревянное крылечко, чтобы птицам удобнее было входить.
Каждый день я неслась к своим подопечным. Они уже не так боялись меня, слетались к домику, не дожидаясь, пока я уйду, а смельчаки-голуби топтались по ногам. Каждый раз я испытывала непонятное чувство – то ли радость, то ли гордость, наблюдая за простыми птичьими делами: клевать, порхать и трещать без умолку.
– Глупые вы созданья, – выговаривала я им, стараясь не шевелиться. – Ведь вам все равно, кто вас кормит, забыли вы своего деда Федю.
В соседних дворах не было кормушек, и я уже ворчала: что за люди, некогда им позаботиться о голодных птицах, даже покормить не могут, безобразие!
Однажды утром я услышала странный шум. Выглянув на улицу, я увидела стаю, нет, целое полчище птиц! Голуби чертили круги над нашим домом, галдели на ветках и на моем подоконнике, доводя моего кота до сумасшествия.
– Совсем обнаглели! – воскликнула я.
«Что-то случилось» – заныло внутри.
Я выбежала на улицу с уверенностью, что ничего не могло случиться. Разве что – весна! Разомлевшие сугробы скособочились, кое-где развалились и имели неопрятный вид, но все-таки из последних сил блестели на солнце.
Возле подъезда толпился грустный народ с цветами. В конце улицы выстроились несколько машин и мрачный автобус.
Смутная догадка показалась мне такой нелепой и несвоевременной среди весенней кутерьмы… В ушах еще звонче зарыдала капель, еще бешеней заплясал среди веток ветер, как бы противясь тому, что случилось.
Четверо мужчин вынесли из подъезда небольшой гроб. За гробом, беззвучно шевеля губами, шла старушка Жили-Были. А старик, казалось, задрав лицо к небу, улыбался. Он был похож на игрушку, вырезанную из дерева.
Я хотела побыстрее уйти домой, но меня остановил тревожный гул, поднявшийся в небе. Надо мной, над игрушечным стариком, над всей толпой кружили голуби. Их было много – сотни, а может, тысячи. Весеннее заплаканное небо вскипело голубями. Всю дорогу, пока шагала печальная процессия, над стариком пестрой волной шумела стая. Птицы то внезапно дружно опускались к нему с высоты, то снова взмывали. Они провожали его и вскрикивали: «Жили-Были! Жили-Были!»
Все с молчаливым восторгом глядели в небо. А я смотрела то вверх, то вниз. Вверху, на белом, – голубиная волна, внизу, тоже на белом, – красные гвоздики.
Мужчины, несущие гроб, остановились. Тогда голуби, словно с размаху, упали вниз, едва не задевая старика крыльями, и стройными рядами, не сталкиваясь друг с другом, взлетели высоко-высоко, чтобы сделать последний прощальный круг.
Зажав в руке мешочек с пшеном, стараясь обойти красные метки гвоздик на снегу, я вошла во двор. Первое, что мне бросилось в глаза, – небольшое ответвление сбоку от дерева с кормушкой. Как же я его раньше не замечала? Оно было похоже на фигуру старика с раскрытой ладонью.