Нечего бояться джулиан барнс о чем
Нечего бояться
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
Лауреат Букеровской премии Джулиан Барнс – один из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автор таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «История мира в 10/2 главах», «Любовь и так далее», «Метроленд», и многих других. Возможно, основной его талант – умение легко и естественно играть в своих произведениях стилями и направлениями. Тонкая стилизация и едкая ирония, утонченный лиризм и доходящий до цинизма сарказм, агрессивная жесткость и веселое озорство – Барнсу подвластно все это и многое другое. В книге «Нечего бояться» он размышляет о страхе смерти и о том, что для многих предопределяет отношение к смерти, – о вере. Как всегда, размышления Барнса охватывают широкий культурный контекст, в котором истории из жизни великих, но ушедших – Монтеня и Флобера, Стендаля и братьев Гонкур, Шостаковича и Россини – перемежаются с автобиографическими наблюдениями.
В июне 2006-го в киевском зоопарке некий гражданин слез по веревке в островной вольер с тиграми и львами. Пока длился спуск, он кричал в сторону изумленной толпы зевак. Один из очевидцев приводит его слова: «Кто в Бога верит, того львы не тронут», а затем — откровенно с подначкой: «Господь спасет меня, если Он есть». /Провокатор-метафизик/ достиг земли, разулся и направился к животным, после чего раздраженная львица сбила его с ног и перекусила сонную артерию. Доказывает ли это, что: а) гражданин был
сумасшедшим, б) Бога нет, в) Бог есть, но не явил себя, поскольку не ведется на такие дешевые уловки, г) Бог есть и только что продемонстрировал, какое у Него чувство юмора, д) все вышеперечисленное неверно.
В июне 2006-го в киевском зоопарке некий гражданин слез по веревке в островной вольер с тиграми и львами. Пока длился спуск, он кричал в сторону изумленной толпы зевак. Один из очевидцев приводит его слова: «Кто в Бога верит, того львы не тронут», а затем — откровенно с подначкой: «Господь спасет меня, если Он есть». /Провокатор-метафизик/ достиг земли, разулся и направился к животным, после чего раздраженная львица сбила его с ног и перекусила сонную артерию. Доказывает ли это, что: а) гражданин был
сумасшедшим, б) Бога нет, в) Бог есть, но не явил себя, поскольку не ведется на такие дешевые уловки, г) Бог есть и только что продемонстрировал, какое у Него чувство юмора, д) все вышеперечисленное неверно.
«Величайшая трагедия жизни состоит не в том, что люди гибнут, а в том, что они перестают любить»
«Величайшая трагедия жизни состоит не в том, что люди гибнут, а в том, что они перестают любить»
Известно, что крайняя физическая боль лишает нас способности говорить; с большим прискорбием приходится признать, что боль душевная имеет то же действие.
Известно, что крайняя физическая боль лишает нас способности говорить; с большим прискорбием приходится признать, что боль душевная имеет то же действие.
polyarinov
polyarinovЖурнал об иностранной литературе
Блог Алексея Поляринова
Джулиан Барнс, «Нечего бояться» («Nothing to be frightened of»)
Об авторе: Best. Writer. Ever.
О книге: В романе НоВайолет Булавайо «We need new names» есть одна сильная сцена: главные герои, дети 10-11 лет, хоронят своего друга. И один из них, глядя в могилу, спрашивает:
– Как ты думаешь, каково это – умирать?
– Откуда мне знать? – Говорит другой. – Я ни разу не умирал.
Так вот, этот диалог мог бы служить эпиграфом к книге Барнса «Нечего бояться». Почему? Да потому что написать такое мог только человек, который умирал. И не раз.
Вообще Джулиан Барнс всегда славился незаурядной фантазией. В его библиографии есть даже рассказ о судебном процессе над личинками жука-древоточца («История мира в 10 ½ главах» – именно отсюда, кстати, из последней главы растут ноги у «Нечего бояться»; и читать две эти книги, пожалуй, следует в связке). И вот, когда, казалось бы, ничего более изощренного придумать уже невозможно, Барнс пишет… биографию смерти, книгу-ворчание-из-могилы, книгу, в которой автор обращается даже не к читателю, а к человеку из будущего, к тому, кто придет (или не придет) взглянуть на его надгробный камень, к тому, кто прочитает (или не прочитает) его эпитафию.
Когда вы будете читать это предложение, я, возможно, уже умру. В таком случае никакие претензии насчет книги не принимаются. С другой стороны, мы сейчас оба можем быть живы (вы – по определению), но что, если вы умрете раньше, чем я? Вы об этом думали? Извините, что напомнил, но такая возможность существует, по крайней мере, еще несколько лет. Что ж, мои соболезнования родным и близким. … И по-прежнему существует такой вариант, что я умру в середине написания этой книги. Что будет обидно нам обоим – если только вы не собирались в любом случае бросить ее ровно там, где обрывается повествование. Я могу умереть в середине предложения. Возможно даже в середине сло
Шучу.
Подозреваю, что если мне случится умирать без особой спешки, я предпочту книгам музыку. Да и будет ли в голове место для чудесного морока сочинительства, для работы мысли: сюжета, ситуации, характеров. Нет, мне, наверное, больше подойдет музыка, внутривенно: прямо в кровеносную систему, прямо к сердцу.
Ярость воскрешенного атеиста – вот на что стоило бы посмотреть.
Нечего бояться
Я не верю в Бога, но мне Его не хватает. Так я говорю, когда мне задают этот вопрос. Я спросил своего брата, преподававшего философию в Оксфорде, Женеве и Сорбонне, что он думает насчет подобного заявления, не раскрывая, что оно принадлежит мне. Тот ответил одним словом: «Жеманство».
Начать надо с бабушки по маме, Нелл Луизы Сколток, урожденной Машен. Она была учительницей в Шропшире, пока не вышла за моего дедушку, Берта Сколтока. Не Бертрама, не Альберта, просто Берта: так его крестили, так звали, так кремировали. Он был директором школы, особо расположенным ко всему механическому: владелец мотоцикла с коляской, затем «ланчестера», позже, уже на пенсии, водитель довольно помпезного спортивного родстера «триумф» со скамьей на троих спереди и двумя сиденьями сзади, когда верх опускался. Ко времени нашего знакомства бабушка с дедушкой переехали на юг страны, чтобы жить рядом со своим единственным ребенком. Бабушка записалась в Женский институт ; солила и закручивала консервы, ощипывала и жарила куриц и гусей, которых разводил дедушка. Она была миниатюрной, с виду мягкой и податливой, с распухшими к старости суставами; ей было не снять обручальное кольцо без мыла. Ее гардероб изобиловал домашними кардиганами, дедушка предпочитал более мужественную жгутовую вязку. Они регулярно ходили на педикюр и принадлежали к поколению, в котором по совету стоматологов вырывали все зубы сразу. Тогда придерживались такого ритуала: от зубовных скрежетов и шатаний к полной фарфоризации в один присест, с последующими оползнями и клацаньем во рту, публичными конфузами и пенистым стаканом на тумбочке.
Переход от зубов к вставным челюстям поразил меня с братом и своей серьезностью, и своей непристойностью. Но в жизни моей бабушки случилась и другая огромная перемена, которую при ней никогда не упоминали. Нелл Луиза Машен, дочь рабочего с химзавода, воспитывалась методисткой, в то время как Сколтоки были англиканцами. В какой-то момент в молодости бабушка неожиданно утратила веру и, как лакируют действительность семейные предания, обрела замену: социализм. Я понятия не имею, насколько силен был когда-то ее религиозный пыл и каковы были политические пристрастия ее родителей; все, что я знаю, это что однажды она выставляла свою кандидатуру на местных выборах как социалист и потерпела поражение. Ко времени нашего знакомства в 1950-е она выросла в коммунистку. Она, должно быть, одной из немногих пенсионеров в пригородном Букингемшире покупала «Дейли уоркер» и — как мы с братом доказывали друг другу — ловчила с семейным бюджетом, чтобы слать пожертвования в газетный «фонд борьбы».
В конце 1950-х случился Советско-Китайский Раскол и коммунисты по всему свету обязаны были выбирать между Москвой и Пекином. Для большинства преданных европейцев выбор был нетруден, как и для газеты «Дейли уоркер», получавшей финансирование вместе с директивами из Москвы. Бабушка, которая никогда не бывала за границей и жила себе в мещанской одноэтажной Англии, по неизвестным причинам решила связать свою судьбу с китайцами. Я приветствовал ее таинственное решение из явной личной выгоды, поскольку вместо «Уоркера» она теперь выписывала «Китай строится» — еретический журнал, приходивший прямиком с далекого континента. Бабушка откладывала для меня марки с коричневатых конвертов. На них обычно воспевались промышленные достижения: мосты, гидроэлектростанции, грузовики, сходящие с конвейеров, — или же разнообразные голуби, летящие символизировать мир.
Мой брат не претендовал на такие подношения, поскольку за несколько лет до этого в нашем доме произошел Филателистский Раскол. Джонатан решил специализироваться на Британской Империи. Я же, дабы подчеркнуть свое отличие, объявил, что буду коллекционировать категорию, которую я назвал, как мне тогда казалось, логично, Весь Остальной Мир. Определялась эта категория только тем, что несобирал мой брат. Я не помню, было это решение наступательным, оборонительным или просто прагматичным. Знаю только, что оно иногда приводило к поразительным репликам в школьном филателистском клубе среди коллекционеров, еще недавно ходивших под стол пешком: «Барнси, так а что ты собираешь?» — «Весь Остальной Мир».
Мой дедушка был любителем геля для волос, и салфетка на его паркер-нолловском кресле — с высокой спинкой и боковинами, чтобы прикорнуть, — лежала там не только для красоты. Он поседел раньше бабушки; у него были по-военному подстриженные усы, курительная трубка с металлическим черенком и кисет, который оттягивал ему карман кардигана. Также он носил неуклюжий слуховой аппарат, еще один атрибут мира взрослых — или, скорее, мира на дальнем краю взрослости, — над которым любили издеваться мы с братом. «Прошу прощенья?» — орали мы друг другу, прикладывая руку к уху и надрываясь со смеху. Мы оба с нетерпением ждали бесценных моментов, когда бабушкин живот урчал настолько громко, что пробуждал дедушку из глухоты с вопросом: «Телефон, да?» После короткого сконфуженного мычания они возвращались к своим газетам. Дедушка в мужском кресле, посвистывая слуховым аппаратом и посасывая пыхтящую трубку, качал головой над «Дейли экспресс», которая описывала ему мир, где истина и справедливость постоянно подвергались Коммунистической Угрозе. А бабушка, в красном углу, в женском кресле цокала языком над «Дейли уоркер», которая описывала ей мир, где истина и справедливость в их усовершенствованных версиях постоянно подвергались угрозе со стороны Капитализма и Империализма.
Дедушка к тому времени уже сократил свою религиозную обрядовость до просмотра «Псалмов» по телевизору. Он столярничал и работал в саду, он сам выращивал табак и высушивал его в своем гараже, где также хранил клубни георгинов и подшивки «Дейли экспресс», стянутые ворсистыми бечевками. Он держал в любимчиках моего брата, учил его точить стамеску и оставил в наследство плотницкий набор. Я не помню, чтоб он чему-нибудь меня учил (или что-то мне завещал), хотя однажды мне позволили наблюдать за тем, как он в сарае убивает курицу. Дед взял птицу под мышку, успокоил поглаживаниями, затем положил ее шею на зеленый металлический аппарат, привинченный к дверному косяку. Опуская рукоять, он стиснул куриное тельце еще крепче, чтобы погасить финальные конвульсии.
Моему брату разрешалось не только смотреть, но и участвовать. Несколько раз ему довелось тянуть рычаг, в то время как дедушка держал курицу. Однако наши воспоминания о бойне в сарае расходятся до несовместимости. По мне, этот аппарат всего лишь крутил птице шею, для него это была маленькая гильотина. «Я четко вижу корзинку под лезвием. Я (менее четко) вижу, как туда падает голова, капает (немного) крови, дедушка ставит безголовую курицу на землю, она еще бегает несколько секунд…» Это моя память подверглась очистке или его заражена фильмами про Французскую революцию? В любом случае дедушка познакомил моего брата со смертью и ее неприглядностью лучше, чем меня. «Ты помнишь, как дедушка забивал гусей перед Рождеством?» (Не помню.) «Он преследовал выбранного им гуся по загону, размахивая ломом. А когда настигал ловким ударом, то, чтоб уже наверняка, он клал птицу на землю, придавливал гусиную шею ломом и дергал голову».
Мой брат помнит ритуал — я не видел такого ни разу, — который он называл Чтением Дневников. Бабушка и дедушка вели дневники по отдельности и вечерами порой развлекались, зачитывая друг другу то, что внесли туда на той же неделе несколько лет назад. Записи, несомненно, отличались известной банальностью, но часто приводили к разногласиям. Дедушка: «Пятница. Работал в саду. Сажал картошку». Бабушка: «Чушь. Весь день шел дождь. В саду мокро — работать невозможно».
Мой брат также помнит, как однажды, когда был совсем маленький, повыдергивал весь лук в дедушкином саду. Дедушка отлупил его до истошного рева, затем непривычно побелел, признался во всем нашей маме и поклялся никогда больше не поднимать руку на ребенка. Вообще-то мой брат ничего из этого не помнит — ни лука, ни головомойки. Ему эту историю постоянно рассказывала мама. Более того, если бы он ее помнил, ему бы стоило быть осмотрительней. Как философ он считает, что воспоминания лживы «настолько, что по картезианскому принципу гнилого яблока ничему нельзя верить без подтверждения со стороны». Я более доверчив или склонен к самообману, так что продолжу, как будто мои воспоминания верны.
Ода страху. Джулиан Барнс
«Нечего бояться»
Мы привыкли воспринимать страх исключительно как негативное чувство. От страха пытаются избавиться, о нём стараются не думать, его хотят забыть. Но что движет нами в этой жизни? Разве не страх смерти?
Джулиан Барнс, если честно признаться, достаточно неровный писатель. В его самом известном романе «История мира в десяти с половиной главах» было от силы три действительно захватывающих главы. Остальные представляли из себя философские рассуждения с развёрнутыми историческими описаниями — забава для поклонников постмодерна. Но «Нечего бояться» читается буквально на одном дыхании. И это странно. В книге нет сюжета, нет интриги. Это воспоминания автора о своей жизни и его рассуждения о том, как умирали великие умы прошлого. Прочитав это произведение, действительно задумываешься о том, что именно страх смерти способен создать настоящего художника.
Много бы написал Лев Толстой, если бы панически не боялся смерти? Создал бы Антон Чехов «Вишнёвый сад», если бы не умирал от туберкулёза? А появилась бы на свет единственная великая картина Константина Флавицкого «Княжна Тараканова», если бы врачи не вынесли этому посредственному живописцу смертный приговор? Рассуждать здесь можно долго, но лучшую свою книгу Джулиан Барнс посвятил именно смерти. Последние дни жизни собственных родителей, описанные автором со всем пугающим натурализмом, вряд ли оставят вас безучастными.
Бояться действительно нечего, но Ничто всегда пугает сильнее всего.
Наверное, каждый из людей думал о своих последних словах. Покинуть этот мир с напутствием, уйти изящно, как Чехов, с бокалом шампанского, или Оскар Уайльд, бросивший вызов занавескам. В романе Барнс вспоминает своего учителя. Перед смертью тот хотел сказать: «К чёрту!», однако его разбил паралич и он медленно умирал, прикованный к постели. Его единственным посетителем был старый друг-алкоголик, регулярно вливавший в горло парализованному товарищу рюмку-другую джина. Учитель Барнса, к слову, не переносил спиртного. Если Бог и есть, то у него странное чувство юмора.
Без религии в вопросах смерти не обойтись. Барнс начинает своё произведение пассажем о Боге: «Я не верю в Бога, но мне его не хватает». Правда, автор сразу же уничтожает излишний пафос этой фразы, приводя ответ своего брата, который называет подобные рассуждения обычным жеманством. Это книга, полная грусти, бездонной тоски человека, столкнувшегося с бездной, но не нашедшего веру, потому что выбор безверия был выбором сердца.
Не советую читать её впечатлительным натурам: как бы не пришлось идти за рецептом на антидепрессанты, чтобы забыть свои страхи.
Нечего бояться
Скачать книгу
О книге «Нечего бояться»
Одни люди живут, не задумываясь о том, как закончат свою жизнь. Другие часто думают о смерти. Кто-то боится момента, когда придёт последний час, а кто-то нет. Каждый по-своему относится к смерти, но то, что эта тема довольно волнительная, бесспорно. В книге Джулиана Барнса «Нечего бояться» можно прочитать его видение смерти. Это поток его мыслей, размышления о том, что он где-то услышал или прочитал. Это то, что беспокоит его. В каком-то смысле эту книгу можно назвать дневником, разговором автора с самим собой. И для тех, кому любопытна тема смерти, этот разговор представляется интересным.
Автор рассуждает, от чего зависит отношение человека к смерти. И во многом это является тесно связанным с верой. Можно отгонять от себя эти мысли, но это не изменит того, что будет в финале. О смерти нужно помнить, нужно думать, но каков характер таких мыслей – вопрос более сложный. Барнс уверен, что если ты не думаешь о смерти, не осознаёшь, что всё конечно, то ты не можешь узнать, что такое жизнь, не можешь в полной мере ей насладиться и прочувствовать каждый момент, когда способен дышать.
В книге можно увидеть цитаты великих людей, которые уже ушли из жизни. Барнс обращает внимание на их последние слова, чтобы показать читателю, о чём думает человек в конце своей жизни. Книга будет интересна всем неравнодушным к тематике смерти, всем, кто хочет поразмышлять об этом.
На нашем сайте вы можете скачать книгу «Нечего бояться» Джулиан Барнс бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
Мнение читателей
Читать книги Барнса сродни выслушиванию монолога горячо любимого человека, который, поверив в прочность ваших отношений и искренность чувств, делится тем, о чем не рассказал бы никому другому
Прочитав эту книгу, мы можем сделать свои выводы, можем сформировать свое видение этой проблемы, можем мысленно поспорить с писателем, но перестать бояться мы не сможем